Приезд в деревню Летом 1956 года Игнатич возвращался в советскую Россию. После жизни в пыльной горячей пустыне ему хотелось поселиться посреди прохладных лиственных лесов, «затесаться и затеряться в самой нутряной России», хотя там его лет 10 как никто не ждал. Ещё год назад Игнатича взяли бы только чернорабочим, но теперь «что-то начинало уже страгиваться». В областном центре он попросился на должность учителя математики где-нибудь подальше от города. Проверив каждую букву в документах, Игнатича отправили в место со странным названием «Торфопродукт». Торфопродукт оказался железно­дорожной станцией на 184-м километре от Москвы, «по ветке, что идёт к Мурому и Казани». С неё невозможно было уехать: там никогда не было билетов. Когда-то там «стояли… и перестояли революцию дремучие, непрохожие леса», но нынешний председатель колхоза их вырубил и выгодно продал. Теперь посёлок стоял между торфяными низинами, по вечерам в клубе там играла громкая музыка, а местные пьяницы пыряли друг друга ножиками. Игнатич уже начал жалеть о тишине азиатской пустыни, когда на местном базарчике познакомился с женщиной и узнал от неё, что за посёлком есть целый ряд небольших деревенек с дивными русскими названиями — Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово — которые грели Игнатичу душу. Дом Матрёны Новая знакомая отвела Игнатича в деревушку Та́льново, где он снял угол в доме у пожилой Матрёны Васильевны. Дом состоял из просторной избы с печью и отдельной горницы. Кроме Матрёны и меня жили в избе ещё: кошка, мыши и тараканы. Кошка была немолода, а главное — колченога. Она из жалости была Матрёной подобрана и прижилась. Матрёна в тот момент болела: эта хворь налетала на неё неожиданно и укладывала в постель на несколько дней. Она долго отнекивалась, предупреждала, что часто болеет и не умеет готовить. Продуктов в Торфопродукт почти не привозили, и люди ели в основном картошку, сдобренную комбини­рованным жиром. Наконец, «поладили о цене и о торфе, что школа привезёт», и Игнатич остался в Матрёниной избе: это была та самая «кондо́вая Россия», которую он искал. Здоровье и вера Когда в Матрёнину жизнь «врывалась временами тяжёлая немочь», за ней ухаживала близкая подруга Маша. Маша — близкая подруга Матрёны, дружат с детства, опекает подругу, ухажи­вает за ней во время приступов болезни. Фельдшерицу вызвали только однажды. Она заставила Матрёну сдать анализы, посылала их в районную больницу, но дело заглохло. Матрёна рассказывала, какие тяжёлые мешки таскала в молодости и как однажды остановила на ходу испуганного коня. Но бесстрашной она не была: боялась пожара, молний и поездов. На Крещение Матрёна ходила в церковь за святой водой, но не была особенно религиозной, скорее даже суеверной язычницей. Только грехов у неё было меньше, чем у её колченогой кошки. Та — мышей душила… Только в этом году святой воды ей не досталось: кто-то забрал её котелок, стоявший среди других у алтаря. Работа в колхозе и отношение к деньгам Денег она не получала многие годы: пенсии ей не платили, родные почти не помогали. А в колхозе она работала не за деньги — за палочки. За палочки трудодней в замусленной книжке учётчика. Всю осень Матрёна добивалась пенсии и ходила по инстанциям за много километров от дома. Обнаружилось много несправед­ливостей: женщина была больна, но инвалидом не считалась; всю жизнь проработала в колхозе, а не на заводе, поэтому пенсия ей полагалась только за потерю кормильца. Мужа у Матрёны не было уже пятнадцать лет, и теперь добыть справки о его стаже было нелегко. Остальное время она занималась хозяйством: копала картошку, добывала сено для единственной козы, подворовывала торф у треста, чтобы не замёрзнуть зимой. Новый председатель урезал Матрёнин огород, оставив ей пятнадцать соток неплодородной песчаной земли, и за эти сотки заставлял её работать на колхоз бесплатно. Соседям Матрёна тоже в помощи не отказывала — её звали копать картошку, вспахать огород. Денег за помощь она не брала. К зиме жизнь Матрёны наладилась: ей стали платить пенсию, да и от жильца плата шла. Она справила себе валенки и пальто, в подкладку которого зашила двести рублей — себе на похороны. Молодость, Фаддей и замужество Матрёна и Игнатич привыкли друг к другу. Женщина не мешала жильцу работать по вечерам, о прошлом не расспрашивала — тот сам сообщил ей, что много лет провёл в тюрьме. Игнатич тоже «не бередил её прошлого», даже не предполагая, что в жизни Матрёны было что-то значительное. Однажды к Игнатичу пришёл Фаддей Григорьев и попросил поставить хорошую оценку своему сыну — самому злостному двоечнику в классе. Фадде́й Миронович Григо́рьев — высокий лысый старик, старше 60 лет, с чёрными усами и бровями, с густой чёрной бородой и баке­нами, жадный, вспыль­чивый и жестокий. Борясь за высокий процент успеваемости, районные школы переводили из класса в класс даже самых отпетых двоечников, но Игнатич не хотел ставить незаслуженные оценки и отказал. Поздно вечером Матрёна призналась, что когда-то чуть не вышла за Фаддея замуж, но он не вернулся с Первой мировой войны. Прождав три года, Матрёна вышла замуж за его младшего брата Ефима и переехала в дом, где и прожила всю жизнь — раньше он принадлежал Григорьевым. Ефим Миронович Григо́рьев — муж Матрёны, младший брат Фаддея, пропал на войне. Летом сыграли свадьбу, а осенью Фаддей вернулся из венгерского плена. От злости он чуть не зарубил топором Матрёну и родного брата. Стал на пороге. Я как закричу! В колена б ему бросилась!.. Нельзя… Ну, говорит, если б то не брат мой родной — я бы вас порубал обоих! Жениться на местной Фаддей не стал — разыскал в соседней деревне невесту с именем «Матрёна», построил отдельную избу, наплодил детей. Сама Матрёна рожала шесть раз, и ни один ребёнок не выжил. Потом Ефим ушёл на Вторую мировую войну и пропал. Оставшись одна в огромной избе, Матрёна взяла на воспитание дочку Фаддея, Киру, и недавно выдала её замуж за молодого машиниста. Кира — младшая дочь Фаддея, воспи­тан­ница Матрёны, добрая, забот­ливая. Теперь только Кира помогала одинокой старухе. Трагедия на железно­дорожном переезде Матрёна завещала Кире часть своего дома — горницу. Через несколько дней мужу Киры выделили участок земли. Чтобы удержать его, надо было срочно что-нибудь построить, но лес на торфяниках давно вырубили. К Матрёне зачастил Фаддей с просьбой отдать горницу, и та согласилась. Февральским утром Фаддей с сыновьями мигом разобрали строение. Вывезти брёвна сразу не удалось: разыгралась метель, потом началась оттепель. Трактор с большим санным прицепом приехал только через две недели. Весь сруб на санях не уместился, и сыновья Фаддея на скорую руку сколотили ещё одни сани. Матрёна бегала среди мужчин, помогала. Тогда Игнатич в первый и последний раз рассердился на Матрёну: та по ошибке надела его телогрейку и испачкала рукав. Старая лагерная телогрейка была дорога Игнатичу, она не раз спасала его от холода. Две ходки трактористу делать не хотелось, поэтому к трактору привязали оба прицепа. Выехали поздно вечером, угостившись самогоном. Матрёна увязалась следом. Ночью к рассказчику пришли четверо, двое из которых были в железно­дорожных шинелях. Пришедшие стали расспрашивать, с этого ли двора уезжал трактор, и пил ли тракторист перед отъездом. О пьянке Игнатич умолчал, а после ухода незваных гостей бросился убирать остатки попойки. Железно­до­рожники ничего не объяснили — о беде рассказала прибежавшая вскоре Маша. На переезде через рельсы самодельные сани застряли и начали разваливаться — Матрёна бросилась помогать мужикам. В это время со стороны станции шло задом два сцепленных паровоза с выключенными фарами. Они наехали на сани, раздавили суетившихся возле них людей, в том числе и Матрёну, и повалились набок. Похороны и раздел имущества На следующий день Матрёну отпевали и долго оплакивали. Игнатич узнал, «что плач над покойной не просто есть плач, а сво­его рода политика». Посторонние плакали тихо и далеко от гроба, а близкие родственники оплакивали покойную громко, склонившись к самому её лицу. Хозяйством мигом завладели три её сестры, о которых раньше и слышно не было. Кирин муж, машинист, попал под суд, поскольку должен был предупредить о перевозке брёвен через пути, но не сделал этого. Искорёженные рельсы на переезде ремонтировали три дня. Ремонтники грелись у костров, сложенных из остатков горницы, а первые уцелевшие сани так и остались стоять у переезда, и это терзало душу жадного Фаддея. Получив наконец разрешение, он свёз остатки горницы к себе во двор, а на следующий день похоронил сына и женщину, которую когда-то любил. Из Матрёниного наследства ненасытный старик вытребовал себе сарай, где жила коза, и забор — остальное разобрали сёстры. Искренне горевала по Матрёне только Кира. Избу Матрёны заколотили, и Игнатич переселился к её золовке — сестре мужа. Та рассказала об умершей много нового. Муж Матрёну не любил и имел любовницу; хозяйкой она была плохой, нечисто­плотной, за достатком не гналась и бесплатно помогала чужим людям. Игнатич слушал эти неодобри­тельные речи и вспоминал чудесную женщину, которая о людях думала больше, чем о вещах, бесплатно работала на других и, брошенная мужем, похоронившая шестерых детей, осталась открытой и общительной. Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша. Пересказала Юлия Песковая. За основу пересказа взята редакция рассказа из собрания сочинений в 30 томах (М.: Время, 2006) https://briefly.ru/solzhenitsyn/matrenin_dvor/